Я
не так суеверен, как вы, врачи,- люди науки, как вы любите
себя называть,- сказал Хоувер, отвечая на невысказанное обвинение.- Кое-кто
из вас - правда, немногие - верит в бессмертие души и в то, что нам могут
являться видения, которые у вас не хватает честности назвать просто привидениями.
Я же только утверждаю, что живых иногда можно видеть там, где их сейчас
нет, но где они раньше были,- где они жили так долго и так, я бы сказал,
интенсивно, что оставили отпечаток на всем, что их окружало. Я достоверно
знаю - личность человека может настолько запечатлеться в окружающем, что
даже много лет спустя его образ мыслей может предстать глазам другого
человека. Но, конечно, это должна быть личность, способная оставить отпечаток,
и глаза, способные его воспринять,- например, мои.
- Да, глаза, способные воспринять, и мозг, способный превратно истолковать
воспринятое,- с улыбкой сказал доктор Фрейли.
- Благодарю вас. Всегда приятно, когда твои ожидания сбываются,- а это
как раз та степень любезности, которой я мог ожидать от вас.
- Прошу прощения. Но вы сказали, что знаете достоверно. Таких слов не
бросают на ветер. Может быть, вы расскажете, откуда у вас эта уверенность?
- Вы это назовете галлюцинацией,- сказал Хоувер,- но все равно.
И он начал свой рассказ:
- Прошлым летом я, как вы знаете, поехал в городок Меридиан, намереваясь
провести там самую жаркую пору. Мой родственник, у которого я думал остановится,
захворал, и мне пришлось искать себе другое пристанище. После долгих поисков
я наконец нашел свободное помещение - дом, в котором некогда жил чудаковатый
доктор по фамилии Маннеринг; потом он уехал, куда - никто не знал, даже
тот, кто по его поручению присматривал за домом.
Маннеринг сам построил этот дом и прожил в нем почти десять лет вдвоем
со старой служанкой. Практика у него всегда была небольшая, а вскоре он
ее совсем бросил. Мало того, он совершенно удалился от общества и жил
совершенным анахоретом. Деревенский врач, единственный, с кем он поддерживал
общение, рассказывал мне, что эти годы отшельничества он посвятил научному
исследованию и даже написал целую книгу, но труд этот не заслужил одобрения
со стороны его собратьев по профессии. Они считали, что Маннеринг немного
помешан. Сам я не видел этой книги и сейчас не помню ее заглавия, но мне
говорили, что в ней он излагал довольно оригинальную теорию. Он утверждал,
что в некоторых случаях бывает возможно заранее предсказать смерть человека,
хотя бы тот сейчас пользовался цветущим здоровьем, и срок этот можно исчислить
с большой точностью. Самый длительный срок для такого предсказания он,
кажется, определял в восемнадцать месяцев. Хранители местных преданий
рассказывали, что он не раз ставил такие прогнозы, или, может быть, правильнее
сказать, диагнозы, и утверждали, что в каждом случае то лицо, чьих близких
он предупредил, умирало в указанный день, и притом без всякой видимой
причины. Все это, впрочем, не имеет отношения к тому, что я хочу рассказать;
я просто подумал, что вас, как врача, это может позабавить.
Дом сдавался с обстановкой, которая сохранилась в полной неприкосновенности
еще с тех дней, когда там жил доктор. Это было, пожалуй, слишком мрачное
жилище для человека, не склонного ни к отшельничеству, ни к научным трудам,
и мне кажется, что дух этого дома, или, верней, дух его прежнего обитателя,
оказал влияние и на меня, ибо, когда я там находился, мною неизменно овладевала
меланхолия, вовсе мне не свойственная. Не думаю, чтобы ее можно было объяснить
просто одиночеством; правда, ночью я оставался совсем один - прислуга
не спала в доме,- но я никогда не скучаю наедине с самим собой, так как
чтение составляет мое любимое занятие. Одним словом, каковы бы ни были
причины, а результатом была подавленность и какое-то чувство неотвратимой
беды; особенно тяжким оно становилось в кабинете доктора Маннеринга, хотя
это была самая светлая и веселая комната в доме. Здесь висел портрет доктора
Маннеринга масляными красками, в натуральную величину, и все в комнате,
казалось, сосредотачивалось вокруг него. В портрете не было ничего необычайного;
на нем был изображен человек лет пятидесяти, довольно приятной внешности,
с бритым лицом и темными глазами, с проседью в черных волосах. Но почему-то
портрет притягивал к себе, от него трудно было оторваться. Лицо человека
на портрете не покидало меня,- можно сказать, что оно меня преследовало.
Однажды вечером я проходил через эту комнату, направляясь в спальню с
лампой в руках,- в Меридиане не было газового освещения. Как всегда, я
остановился перед портретом: при свете лампы он, казалось, приобрел какое-то
новое выражение,- трудно сказать, какое именно, но, во всяком случае,
таинственное. Это возбудило мое любопытство, не внушив, однако, тревоги.
Я стал двигать лампой из стороны в сторону, наблюдая различные эффекты
от перемены освещения. Поглощенный этим занятием, я вдруг почувствовал
желание оглянуться.
Я это сделал и увидел, что по комнате прямо ко мне идет человек. Когда
он приблизился настолько, что свет от лампы озарил его лицо, я увидел,
что это сам доктор Маннеринг. Как будто портрет сошел со стены!
- Простите,- сказал я с некоторой холодностью.- Очевидно, я не слышал,
как вы постучали.
Он прошел мимо меня на расстоянии двух шагов, поднял палец, как будто
предостерегая меня, и, не промолвив ни слова, вышел из комнаты - куда
и как, мне не удалось заметить, так же как я не заметил его прихода.
Мне, конечно, незачем объяснять вам, что происшедшее было то, что вы называете
галлюцинацией, а я видением. Дверей в комнате было только две: одна была
заперта на ключ, а вторая вела в спальню, которая не имела другого выхода.
Что я почувствовал, когда это сообразил, не относится к делу.
Вы, надо полагать, сочтете это банальной историей с привидениями, построенной
по правилам, установленным классиками этого жанра. Будь это так, я не
стал бы рассказывать, даже если бы она случилась со мной на самом деле.
Но человек этот не был призраком;
он - жив. Я встретил его сегодня на Юнион-стрит. Он прошел мимо меня в
толпе.
Хоувер кончил свой рассказ. Несколько минут оба собеседника молчали. Доктор
Фрейли рассеянно барабанил пальцами по столу.
- Он сегодня что-нибудь сказал?- спросил он.- Что-нибудь такое, из чего
можно было бы заключить, что он не мертв? Хоувер уставился на доктора
и ничего не ответил.
- Может быть, он сделал какой-нибудь знак?- продолжал Фрейли.- Какой-нибудь
жест? Может быть, поднял палец? У него была такая привычка, когда он собирался
сказать что-нибудь важное,- например, когда он ставил диагноз.
- Да, он поднял палец - совершенно так, как тогда мое видение. Но - боже
мой!- вы, стало быть, его знали? Хоувер, видимо, начинал волноваться.
- Я знал его. И я прочитал его книгу - когда-нибудь каждый врач ее прочитает.
Его поразительное открытие - это первостепенной важности вклад в медицинскую
науку. Да, я его знал. Я лечил его во время его последней болезни три
года назад. Он умер.
Хоувер вскочил со стула; видно было, что он с трудом сдерживает волнение.
Он прошелся взад и вперед по комнате, потом остановился перед своим другом
и нетвердым голосом спросил:
- Фрейли, вы ничего не имеете сказать мне как врач?
- Что вы, Хоувер! Вы самый здоровый человек из всех, кого я знаю. Но я
дам вам совет как друг. Пойдите к себе в комнату;
вы играете на скрипке как ангел,- сыграйте что-нибудь. Что-нибудь веселое
и бодрое. Выбросьте из головы мрачные мысли.
На другой день Хоувера нашли у него в комнате мертвым. Он прижимал скрипку
к подбородку, смычок покоился на струнах, перед ним был раскрыт "Траурный
марш" Шопена.
|