Летом
1874 года я заехал в Ливерпуль по делам нью-йоркского торгового дома "Бронсон
и Джарретт". Уильям Джарретт- это я. Моим компаньоном был Зенас Бронсон.
Он умер, ибо не смог пережить обрушившуюся на него нищету, когда в прошлом
году фирма обанкротилась.
Покончив с делами и чувствуя усталость и опустошенность, я решил, что
продолжительное морское путешествие будет для меня тем самым сочетанием
приятного с полезным, поэтому вместо того, чтобы отплыть на одном из многочисленных
прекрасных пароходов, я взял билет до Нью-Йорка на парусник "Утренняя
заря", на котором плыли и закупленные мною товары. "Утренняя
заря" была английским судном с минимумом удобств для пассажиров,
коими были только я сам и юная девица со служанкой-негритянкой средних
лет. Мне показалось странным, что молодая англичанка нуждается в подобном
присмотре, но позже она рассказала, что негритянка досталась ее семье
в наследство от одной супружеской пары из Южной Каролины. Супруги умерли
в один день в доме отца девушки в Девоншире - обстоятельство само по себе
достаточно примечательное, чтобы запечатлеться в моей памяти, даже если
бы в разговоре и не выяснилось, что мужа звали Уильям Джарретт - так же,
как меня. Я знал, что кто-то из моих родственников осел в Южной Каролине,
но ничего не знал об их судьбе.
"Утренняя заря" вышла из залива Мерси пятнадцатого июня, и несколько
недель погода нам благоприятствовала - на небе не было ни облачка. Капитан
- прекрасный моряк, но не более того, нечасто удостаивал нас своим обществом,
за исключением завтрака, обеда и ужина. С девушкой мы стали добрыми друзьями.
Ее звали Джанет Харфорд. По правде говоря, мы почти не расставались, и
я часто пытался проанализировать то чувство, которое она мне внушала -
нежное, скрытое, но властное притяжение, постоянно побуждавшее меня искать
ее общества; но попытки оставались тщетны. Одно мне было понятно: это
не любовь. Убедившись в этом и видя, что и она относится ко мне спокойно,
как-то, когда мы сидели на палубе (кажется, это случилось третьего июля),
я рискнул как бы в шутку попросить ее разрешить мое психологическое недоуменье.
Я чувствовал, что она со мной вполне искренна.
На мгновенье она смолкла и отвернулась. Я испугался, что был груб и неделикатен,
но она снова посмотрела мне прямо в глаза, и взгляд ее был серьезен. И
тут меня пронзило самое удивительное и странное ощущение. Мне показалось,
будто это не ее взгляд обращен на меня, а как бы через ее глаза другие
люди - мужчины, женщины, дети, чьи лица словно бы мне чем-то знакомы,
- теснятся, борются за право взглянуть на меня. Парусник, океан, небо
- все исчезло. Предо мною было лишь это странное фантастическое видение.
Затем наступила темнота, постепенно, как бывает, когда привыкнешь, из
глубин ее снова стали проступать знакомые очертания палубы, мачты и снастей.
Мисс Харфорд сидела, откинувшись, с закрытыми глазами, по-видимому, задремав.
Книга, которую она читала, лежала раскрытой у нее на коленях. Не знаю,
что подтолкнуло меня - но я взглянул на страницу: это оказалась удивительная
и любопытная книга - "Размышления" Деннекера. Указательный палец
девушки задержался на фразе:
"...Иным дано на время покидать свое тело и, подобно тому, как при
пересечении двух потоков более мощный увлекает слабейший, так же и при
встрече двух родственных душ они сливаются воедино, в то время как тела,
сами не ведая того, продолжают каждое свой назначенный путь".
Мисс Харфорд вздрогнула и встала; солнце опустилось за горизонт, но еще
не похолодало. Ни ветерка в воздухе, ни тучки в небе, звезды еще не зажглись.
С палубы послышались торопливые шаги. Вызванный из каюты капитан присоединился
к старшему помощнику, изучавшему показания барометра. "Боже милостивый!"
- услыхал я его восклицание.
Через час водоворот на месте затонувшего судна вырвал у меня из рук Джанет
Харфорд, и я, ослепший от темноты и морских брызг, потерял сознание, оплетенный
снастями плавающей мачты, к которой сам себя привязал.
Очнулся я при свете лампы. Я лежал на койке в каюте среди знакомого окружения.
На диване напротив сидел полураздетый человек и читал книгу. Я узнал своего
друга Гордона Дойла, с которым в день отплытия встретился в Ливерпуле,
- он собирался сесть на пароход "Прага" и еще уговаривал меня
составить ему компанию.
Я окликнул его. В ответ он произнес: "Да", - и, не поднимая
глаз, перевернул страницу.
- Дойл, - повторил я, - ее спасли?
Наконец он соблаговолил взглянуть на меня и усмехнулся, как будто я сказал
что-то смешное. Очевидно, он думал, что я еще не совсем пришел в себя.
- Ее? О ком это ты?
- О Джанет Харфорд.
Его лицо выразило изумление. Он пристально смотрел на меня, не произнося
ни слова.
- Но ты ведь мне скажешь, - проговорил я, - скажешь потом.
Чуть погодя я спросил:
- А что это за судно?
Дойл вздернул брови:
- Пароход "Прага", следующий рейсом Ливерпуль - Нью-Йорк и уже
три недели болтающийся со сломанным валом, пассажиры - мистер Гордон Дойл
и некий сумасшедший по имени Уильям Джарретт. Эти два выдающихся путешественника
вместе погрузились на пароход, но теперь им грозит расставание в связи
с твердым намерением первого выбросить второго за борт.
Я выпрямился:
- Не хочешь ли ты сказать, что я уже три недели плыву на этом пароходе?
- Да вроде того. Если сегодня третье июля.
- Я что, был болен?
- Здоровее некуда. И к тому же весьма пунктуален в приеме пищи.
- Господи! Дойл, за этим кроется какая-то тайна. Ради всего святого, будь
посерьезней. Разве "Утренняя заря" не потерпела крушения?
Дойл изменился в лице, подошел и взял меня за руку.
- Что ты знаешь о Джанет Харфорд? - преувеличенно спокойно спросил он.
- Сначала скажи, что ты знаешь о ней!
Дойл некоторое время пристально разглядывал меня, будто раздумывал, что
делать дальше, а потом, снова усевшись на диван, сказал:
- В конце концов, почему бы и нет? Я обручен с Джанет Харфорд. Мы познакомились
в прошлом году в Лондоне. Семья ее - одна из самых богатых в Девоншире
- была против, и мы сбежали, вернее, сейчас бежим, ибо в тот день, когда
мы с тобой, прогулявшись по причалу, садились на этот пароход, она прошла
мимо нас со своей черной служанкой и села на "Утреннюю зарю".
Она не согласилась плыть со мной на одном судне. Мы решили, что будет
лучше, если она поплывет на паруснике, где мало лишних глаз и можно не
опасаться, что ее выследят. Теперь боюсь, как бы эта треклятая поломка
не задержала нас настолько, что "Утренняя заря" придет в Нью-Йорк
первой, ведь бедная девушка не знает даже, к кому там обратиться.
Я лежал на койке, не шевелясь и почти не дыша. Но, видимо, Дойлу не был
неприятен этот разговор, и после паузы он продолжил:
- Кстати, она только приемная дочь Харфордов. Мать ее умерла у них в доме,
после того как ее сбросила лошадь на охоте. Отец, сойдя с ума от горя,
в тот же день покончил с собой. На ребенка никто не предъявил прав, и
некоторое время спустя Харфорды удочерили ее. Девушка выросла в уверенности,
что она их родная дочь.
- Дойл, а что это у тебя за книга?
- "Размышления" Деннекера. Забавная вещь - Джанет дала мне.
У нее оказалось два экземпляра. Хочешь взглянуть?
Он перебросил мне томик, раскрывшийся при падении. На одной странице был
отчеркнут абзац:
"...Иным дано на время покидать свое тело и, подобно тому, как при
пересечении двух потоков более мощный увлекает слабейший, так же и при
встрече двух родственных душ они сливаются воедино, в то время как тела,
сами не ведая того, продолжают каждое свой назначенный путь".
- У нее был... Я хочу сказать, у нее своеобразный вкус, - выдавил я в
волнении.
- Да, а теперь, пожалуйста, признайся, откуда ты знаешь ее имя и название
судна?
- Ты говорил о ней во сне, - ответил я.
Через неделю лоцманский катер провел нас на буксире в нью-йоркский порт.
Что сталось с "Утренней зарей", так никто никогда и не узнал.
|