I
Капитан Пэррол Хартрой стоял на передовой заставе линии сторожевого охранения
и тихо беседовал с часовым. Застава перекрывала проезжую дорогу, надвое
рассекавшую лагерь в полумиле от нее. Лагерь, впрочем, виден отсюда не
был. Офицер, по всей видимости, отдавал часовому распоряжения - может
быть, просто спрашивал, все ли спокойно впереди. Пока эти двое стояли
и разговаривали, со стороны лагеря к ним, беззаботно насвистывая, приблизился
человек. Солдат тут же остановил его. Тот явно был штатским: высокий мужчина,
облаченный в грубую домотканую одежду грязно-желтого цвета, - цвета "орехового
масла", как тогда говорили, - ставшую единственным мужским платьем
в последние дни Конфедерации. На голове красовалась нелепая фетровая шляпа,
когда-то белая, под ней топорщилась масса неровных волос, как видно, не
знавших ножниц или гребешка. Лицо мужчины останавливало взгляд: широкий
лоб, высокая переносица, худые щеки. Рот терялся в густой черной бороде,
такой же запущенной, как и волосы. Глаза были большими и выказывали то
упорство и пристальную внимательность, что часто сопутствуют уму и воле,
не легко отказывающейся от цели, - так утверждают физиономисты, наделенные
подобными же глазами. В общем, за таким человеком стоило присматривать
- равно как и находиться под его присмотром. Он держал в руке свежесрезанный
посох, на ногах расползались белые от пыли башмаки из коровьей кожи.
"Покажите пропуск", - потребовал солдат Федерации, чуть более
властно, чем он сделал бы, не наблюдай за ними командир, стоявший позади
на дороге.
"Я-ить думал, вы меня припомните, генерал", - спокойно отозвался
путник, вынимая из кармана бумагу. Было что-то в его тоне, - возможно,
легкий намек на иронию, - что помешало бравому воину воспринять повышение
в чине с обычным для такого случая благодушием. "Вам небось положено
выспрашивать-то", - добавил мужчина более покладистым тоном, словно
бы извиняясь.
Прочитав пропуск, солдат поднял на плечо винтовку, стоявшую на земле,
молча вернул документ и вернулся к командиру. Штатский зашагал по дороге
и, пройдя несколько ярдов по территории южан, принялся насвистывать и
вскоре скрылся за поворотом, там, где дорога уходила в редкий лесок. Внезапно
офицер выхватил револьвер из-за пояса и рванулся в том же направлении,
оставив часового в полном замешательстве. Послав проклятия всем известным
формам творения, джентльмен на посту снова напустил на себя флегматичный
вид, который считается подобающим солдату в состоянии боевой готовности.
II
Капитан Хартрой командовал особой частью. Его силы состояли из отряда
пехоты, кавалерийского эскадрона и артиллерии: они действовали отдельно
от своей армии, удерживая важный перевал в горах Теннесси. Хартрою, строевику,
выдвинувшемуся из самых низов, была поручена работа, достойная боевого
офицера. Его пост был исключительно опасен, и удерживать его было тяжелой
ответственностью, так что капитана весьма разумно наделили исключительными
полномочиями, еще более необходимыми, учитывая удаленность от основной
армии, ненадежность коммуникаций и беспорядочный характер вражеских войск,
наводняющих этот район. Хартрой укрепил свой маленький лагерь, окружавший
пол-дюжины зданий и лавку, и собрал изрядное количество припасов. Нескольким
местным жителям доказанной лояльности он выписал пропуска, позволяющие
приближаться к его укреплениям. Легко понять, что использование этой привилегии
в интересах врага могло иметь тяжелые последствия. Капитан Хартрой издал
приказ, присуждавший к расстрелу всякого, кто будет пойман на такого рода
злоупотреблении.
Пока часовой проверял пропуск у штатского, капитан пристально рассматривал
последнего. Его вид показался Хартрою знакомым, и поначалу он не сомневался,
что выдал пропуск этому человеку. Только когда мужчина покинул пределы
зрения и слуха, внезапный проблеск воспоминания открыл капитану, кто это
был. Капитан отреагировал с солдатской решительностью.
III
Только человеку с большим самообладанием яростная погоня в лице устрашающе
экипированного офицера вооруженных сил, сжимающего в одной руке обнаженную
саблю, а в другой - взведенный револьвер, может представиться делом обычным.
На человека, к которому в данный момент направлялся преследователь, казалось,
это подействовало лишь тем, что углубило его спокойствие. Он мог с легкостью
скрыться в лесу справа или слева от себя, но избрал другой порядок действий
- обернулся и, мирно взглянув на капитана, заговорил, когда тот приблизился:
"Кажись, чего-то сказать хочешь? Чего позабыл, а, сосед?"
Но "сосед" не отвечал, занятый недружественным делом прицеливания
из взведенного револьвера.
- Сдавайтесь, - сказал он так ровно, как только позволяла ему легкая одышка
после бега, - или вы умрете.
В самом требовании не слышалось угрозы - она заключалась в содержании
требования и в средствах подкрепить его. Серые глаза поверх дула тоже
смотрели не слишком ободряюще. На мгновение двое мужчин застыли, молча
глядя друг на друга; затем штатский, не показывая никакого страха - с
той же видимой беззаботностью, что и в случае с менее жестким приказанием
часового - медленно выудил из кармана бумагу, удовлетворившую скромного
служаку, и протянул ее капитану, говоря:
- Дак здесь же пропуск от мистера Хартроя…
- Пропуск поддельный, - перебил офицер. - Я - капитан Хартрой, а вы Дреймер
Брюн.
Нужен был острый глаз, чтобы заметить при этих словах легкую бледность
на лице штатского. Другая деталь, подтверждающая важность опознания, -
это непроизвольное расслабление пальцев, сжимавших обесчещенную бумагу.
Бумага незаметно упала на дорогу, ее подхватил мягкий ветерок и затем
оставил лежать в пыльном облаке, будто в наказание за ложь, на ней написанную.
Секундой позже штатский, застыв под прицелом пистолета, сказал:
- Да, я - Дреймер Брюн, шпион конфедератов и ваш пленник. Я имею при себе,
как вы скоро откроете, план вашего форта и вооружения, сведения о численности
ваших людей и расположении постов, карту подходов к лагерю, указывающую
позиции ваших застав. Моя жизнь в ваших руках, но если вы решите отнять
ее у меня в более процедурном порядке, нежели вашей собственной рукой,
и если вы избавите меня от бесчестия и не заставите маршировать по лагерю
под дулом вашего пистолета, то я обещаю вам, что не окажу сопротивления,
не предприму попытки к бегству, не буду протестовать, но приму любое наказание,
какое только будет сочтено надлежащим.
Офицер опустил пистолет, поставил на предохранитель и вернул в поясную
кобуру. Брюн приблизился на шаг и протянул правую руку.
- Это рука предателя и лазутчика, - холодно сказал капитан и не взял ее.
Брюн поклонился.
- Пойдемте в лагерь, - продолжил капитан, - вы не умрете раньше завтрашнего
утра.
Он оборотился спиной к пленнику, и два загадочных человека повернули в
обратную сторону и вскоре миновали часового, который удостоверил свое
понимание ненужным и преувеличенным салютом командиру.
IV
Ранним утром после этих событий двое, пленный и капитан, сидели в командирской
палатке. Их разделял стол, на котором, кроме служебных и частных посланий,
написанных за ночь, лежали найденные на Брюне бумаги, уличающие в шпионаже.
Задержанный провел ночь в соседней палатке - без охраны. Оба позавтракали
и теперь курили.
- Мистер Брюн, - начал капитан Хартрой, - вы вероятно не понимаете, как
я узнал вас в этом обличьи и откуда мне известно ваше имя.
- Я не стремился узнать, капитан, - ответил узник с тихим достоинством.
- Тем не менее, я хотел бы, чтобы вы знали, - если эта история не задевает
вас. Вы поймете, что мое знакомство с вами восходит к осени 1861 года.
В то время вы служили рядовым в огайском полку, храбрый и верный солдат.
К печальному удивлению ваших командиров и товарищей, вы дезертировали
и перешли на сторону врага. Вскоре после этого вас захватили в перестрелке,
опознали, предали трибуналу - приговором был расстрел. Вплоть до приведения
приговора в исполнение вас поместили без оков в грузовой вагон, стоящий
на боковом пути.
- Графтон, Виктория, - произнес Брюн, не поднимая головы, и мизинцем сбил
пепел с сигары.
- Графтон, Виктория, - отозвался капитан. - Одной темной грозовой ночью
стеречь вас был поставлен солдат, который только что вернулся из долгого
утомительного похода. Он сидел в дверях вагона на ящике с сухарями - винтовка
заряжена, штык примкнут. Вы сидели в углу. Приказ предписывал убить вас,
если вы попытаетесь встать.
- Но если бы я попросил встать, он мог вызвать разводящего.
- Да. Долгие часы молчания утомили караульного, природа взяла свое и он
заснул на посту, за что ему грозила смертную казнь.
- Да, так вы и сделали.
- Что?! Вы узнаете меня? Вы все время знали, что это я?
Капитан, явно взволнованный, вскочил и зашагал по палатке. Лицо его покраснело,
серые глаза расстались с тем своим холодным, безжалостным взглядом, на
который Брюн наткнулся поверх дула пистолета; глаза чудесным образом потеплели.
- Я узнал вас, - ответил шпион с обычным спокойствием, - в ту минуту,
когда вы остановили меня, требуя сдаться. В тех обстоятельствах мне вряд
ли стоило припоминать прошлые дела. Возможно, я предатель; наверняка я
шпион - но мне не хотелось выклянчивать себе послабление.
Капитан остановился и взглянул на пленного. Когда он заговорил, голос
его прозвучал хрипло.
- Мистер Брюн, кем бы ни позволяла вам быть ваша совесть, вы спасли мне
жизнь ценой вашей собственной, как вы должны были тогда полагать. До того,
как я увидел вас вчера с часовым, я считал вас мертвым - думал, что вас
постигла участь, которой вы легко могли избежать посредством моего проступка.
Вам всего-то и нужно было - сделать один шаг из вагона и поставить меня
на свое место перед стрелковым взводом. Вы проявили божественное сострадание.
Вы сжалились над моей усталостью. Вы позволили мне спать, присматривали
за мной, а когда настало время прийти смене и обнаружить мое преступление,
вы мягко разбудили меня. Ах, Брюн, Брюн, это было великодушно - прекрасно
- это…
Голос изменил капитану, слезы побежали по его лицу и засверкали на бороде
и груди. Вернувшись к столу, он закрыл лицо руками и всхлипнул. Наступила
тишина.
Неожиданно послышалась ясная трель горна, "общий сбор". Капитан
вздрогнул и поднял мокрое лицо - оно было призрачно бледным. Снаружи на
солнцепеке слышался шум строящихся шеренг, голоса сержантов подгоняли
солдат, барабанщики, обняв свои инструменты, начинали выстукивать ритм.
Капитан заговорил снова:
- Мне следовало сознаться в провинности, чтобы рассказать о вашем великодушии;
вам могли выправить амнистию. Сотни раз я собирался сделать это, но стыд
останавливал меня. Кроме того, вам был вынесен заслуженный и справедливый
приговор. Что ж, Господи, прости меня, я ничего не сказал, мой полк скоро
перевели в Теннесси, и я не слышал о вас ни слова.
- Все обошлось, - сказал Брюн без видимых эмоций. - Я сбежал и вернулся
к своим знаменам - к конфедератам. Я хотел бы лишь добавить, что прежде
чем дезертировать из войск северян, я честно испрашивал отставки на основании
переменившихся убеждений. Мне ответили наказанием.
- Тогда все обошлось, но если бы я понес наказание за свое преступление,
если бы вы не даровали мне жизнь, которую я принял без благодарности,
вы не находились бы сейчас перед лицом смерти.
Пленный слегка вздрогнул, и его лицо оживилось. По всей видимости, он
был удивлен. В этот момент в проеме палатки возник лейтенант, адъютант
капитана, и отдал честь: "Капитан, батальон построен".
Капитан Хартрой снова овладел собой. Он повернулся к офицеру и сказал:
"Лейтенант, пойдите к капитану Грэхему и скажите, что я приказываю
ему взять батальон под свою команду и провести войска к брустверу. Этот
джентльмен - дезертир и шпион; его надлежит расстрелять в присутствии
войск. Он пойдет за вами, несвязанный и без охраны".
Пока адъютант ждал у входа, двое мужчин поднялись и обменялись церемонными
поклонами. Брюн тут же удалился.
Получасом позже старый черный повар, единственный человек, оставшийся
в лагере, кроме командира, был так напуган звуком мушкетного залпа, что
уронил чайник в огонь. Но несмотря на свой ужас и на шипение углей, он
мог расслышать вблизи одинокий пистолетный выстрел, разлучавший капитана
Хартроя с жизнью, которую тот уже не мог прожить по совести.
Согласно условиям записки, оставленной будущему командиру, его похоронили
как дезертира и шпиона, без воинских почестей, и теперь под торжественно
нависшей горой, не знающей о войне, двое мирно спят в давно забытых могилах.
|
