Джерома
Боулза (как рассказывал джентльмен по имени Свиддлер) собирались повесить
в пятницу девятого ноября, в пять часов вечера. Это должно было произойти
в городе Флетброке, где он сидел в тюрьме. Джером был моим другом, и я,
естественно, расходился во мнениях о степени его виновности с присяжными,
осудившими его на основании установленного следствием факта, что он застрелил
индейца без всякой особенной надобности. После суда я неоднократно пытался
добиться от губернатора штата помилования Джерома; но общественное мнение
было против меня, что я приписывал отчасти свойственной людям тупости,
отчасти же распространению школ и церквей, под влиянием которых Крайний
Запад утратил прежнюю простоту нравов. Однако все то время, что Джером
сидел в тюрьме, ожидая смерти, я всеми правдами и неправдами добивался
помилования, не жалея сил и не зная отдыха; и утром, в тот самый день,
когда была назначена казнь, губернатор послал за мной и, сказав, "что
не желает, чтобы я надоедал ему всю зиму", вручил мне ту самую бумагу,
в которой отказывал столько раз.
Вооружившись этим драгоценным документом, я бросился на телеграф, чтобы
отправить депешу во Флетброк на имя шерифа. Я застал телеграфиста в тот
момент, когда он запирал двери и ставни конторы. Все мои просьбы были
напрасны: он ответил, что идет смотреть на казнь и у него нет времени
отправить мою депешу. Следует пояснить, что до Флетброка было пятнадцать
миль, а я находился в Суон-Крике, столице штата.
Телеграфист был неумолим, и я побежал на станцию железной дороги узнать,
скоро ли будет поезд на Флетброк. Начальник станции с невозмутимым и любезным
злорадством сообщил мне, что все служащие дороги отпущены на казнь Джерома
Боулза и уже уехали с ранним поездом, а другого поезда не будет до завтра.
Я пришел в ярость, но начальник станции преспокойно выпроводил меня и
запер двери.
Бросившись в ближайшую конюшню, я потребовал лошадь. Стоит ли продолжать
историю моих злоключений? В городе не нашлось ни одной лошади - все они
были заблаговременно наняты теми, кто собирался ехать на место казни.
Так, по крайней мере, мне тогда говорили; я же знаю теперь, что это был
подлый заговор против акта милосердия, ибо о помиловании стало уже известно.
Было десять часов утра. У меня оставалось всего семь часов на то, чтобы
пройти пятнадцать миль пешком, но я превосходный ходок, к тому же силы
мои удесятеряла ярость; можно было не сомневаться, что я одолею это расстояние
и еще час останется у меня в запасе. Самый верный путь был по линии железной
дороги: она шла, прямая как струна, пересекая ровную безлесную равнину,
тогда как шоссе делало большой крюк, проходя через другой город.
Я зашагал по полотну с решимостью индейца, ступившего на военную тропу.
Не успел я сделать и полумили, как меня нагнал Ну-и-Джим - известный под
этим именем в Суон-Крике неисправимый шутник, которого все любили, но
старались избегать.
Поравнявшись со мною, он спросил, уж не иду ли я "смотреть эту потеху".
Сочтя за лучшее притвориться, я ответил утвердительно, но ничего не сказал
о своем намерении положить этой потехе конец; я решил проучить Ну-и-Джима
и заставить его прогуляться за пятнадцать миль попусту - было ясно, что
он направляется туда же. Однако я бы предпочел, чтобы он или отстал, или
обогнал меня. Первого он не хотел, а второе было ему не по силам, поэтому
нам приходилось шагать рядом.
День был пасмурный и очень душный для этого времени года. Рельсы уходили
вдаль между двумя рядами телеграфных столбов, словно застывших в своем
унылом однообразии, и стягивались в одну точку на горизонте. Справа и
слева сплошной полосой тянулось удручающее однообразие прерий.
Но я почти не думал обо всем этом, так как, будучи крайне возбужден, не
чувствовал гнетущего влияния пейзажа. Я собирался спасти жизнь другу и
возвратить обществу искусного стрелка. О своем спутнике, чьи каблуки хрустели
по гравию чуть позади меня, я вспоминал только тогда, когда он обращался
ко мне с лаконичным и, казалось, насмешливым вопросом: "Устал?"
Разумеется, я устал, но скорее умер бы, чем признался в этом.
Мы прошли таким образом, вероятно, около половины дороги, гораздо меньше
чем в половину времени, которым я располагал, и я только-только разошелся,
когда Ну-и-Джим снова нарушил молчание:
- В цирке колесом ходил, а?
Это была совершенная правда! Очутившись однажды в весьма затруднительных
обстоятельствах, я добывал пропитание таким способом, извлекая доход из
своих акробатических талантов. Тема эта была не из приятных, и я ничего
не ответил. Ну-и-Джим не отставал:
- Хоть бы сальто мне показал, а?
Глумление, сквозившее в этих издевательских словах, трудно было стерпеть:
этот молодец, по-видимому, решил, что я "выдохся", тогда, разбежавшись
и хлопнув себя руками по бедрам, я сделал такой флик-флак, какой только
возможно сделать без трамплина! В то мгновение, когда я выпрямился и голова
моя еще кружилась, Ну-и-Джим проскочил вперед и вдруг так завертел меня,
что я едва не свалился с насыпи. Секундой позже он зашагал по шпалам с
невероятной быстротой и, язвительно смеясь, оглядывался через плечо, словно
отколол Бог весть какую ловкую штуку, для того чтобы очутиться впереди.
Не прошло и десяти минут, как я догнал его, хотя должен признать, что
он был замечательным ходоком. Я шагал с такой быстротой, что через полчаса
опередил его, а когда час был на исходе, Джим казался неподвижной черной,
точкой позади и, как видно, уселся на рельсы в полном изнеможении.
Избавившись от Ну-и-Джима, я начал думать о моем друге, сидевшем в тюремной
камере Флетброка, и у меня мелькнула мысль, что с казнью могут поспешить.
Я знал, что народ настроен против него и что там будет много прибывших
издалека, а они, конечно, захотят вернуться домой засветло. Кроме того,
я не мог не сознаться самому себе, что пять часов слишком позднее время
для повешения. Мучимый этими опасениями, я бессознательно ускорял шаг
с каждой минутой и под конец чуть ли не пустился бегом. Я сбросил сюртук
и, отшвырнув его прочь, распахнул ворот рубашки и расстегнул жилет. Наконец,
отдуваясь и пыхтя, как паровоз, я растолкал кучку зевак, стоявших на окраине
города, и как безумный замахал конвертом над головой, крича:
- Обрежьте веревку! Обрежьте веревку! И тут - ибо все смотрели на меня
в совершенном изумлении и молчали - я нашел время оглядеться по сторонам,
удивляясь странно знакомому виду города. И вот дома, улицы, площадь -
все переместилось на сто восемьдесят градусов, словно повернувшись вокруг
оси, и как человек, проснувшийся поутру, я очутился среди привычной обстановки.
Яснее говоря, я прибежал обратно в Суон-Крик, ошибиться было невозможно.
Все это было делом Ну-и-Джима. Коварный плут намеренно заставил меня сделать
головокружительное сальто-мортале, толкнул меня, завертел и пустился в
обратный путь, тем самым заставив и меня идти в обратном направлении.
Пасмурный день, две линии телеграфных столбов по обе стороны полотна,
полное сходство пейзажа справа и слева - все это участвовало в заговоре
и помешало мне заметить перемену направления.
Когда в тот вечер экстренный поезд вернулся из Флетброка, пассажирам рассказали
забавную историю, случившуюся со мной. Как раз это и было нужно, чтоб
развеселить их после того, что они видели, - ибо мое сальто сломало шею
Джерому Боулзу, находившемуся за семь миль от меня!
|