Письмо,
найденное среди бумаг покойного Мортимера Барра.
Вы спрашиваете, приходилось ли мне, одному из близнецов, сталкиваться
с чем-либо, что нельзя объяснить известными нам законами природы. Об этом
судите сами; возможно, нам известны разные законы природы. Быть может,
вы знаете те, что мне незнакомы, и то, что непонятно мне, может быть совершенно
ясно вам.
Вы знали моего брата Джона, то есть вы знали его, когда были уверены,
что он - это не я; но мне кажется, ни вы, ни кто другой не смог бы различить
нас, если бы мы того не захотели. Наши родители не были исключением; я
не знаю примеров большего сходства, чем у нас с братом. Я говорю о своем
брате Джоне, но я вовсе не убежден, что его звали не Генри, а меня - не
Джон. Нас крестили обычным путем, но потом, привязывая нам на запястья
бирочки с буквами, служитель запутался, и, хотя на моей стояла буква "Г",
а на его - "Д", нельзя быть сколь-нибудь уверенным, что нас
не перепутали. В детстве родители пробовали различать нас более верным
путем - по одежде и другим простым признакам; но мы столь часто менялись
костюмами и прибегали к другим уловкам, когда нам надо было ввести противника
в заблуждение, что родители отказались от этих тщетных попыток, и все
те годы, что мы жили вместе, каждый признавал трудность сложившейся ситуации:
выход из положения был, однако, найден: нас обоих стали называть "Дженри".
Я часто удивлялся несообразительности моего отца, который не догадался
поставить клеймо на наших дурацких лбах; но мы были вполне терпимыми мальчишками
и пользовались своей способностью докучать старшим и раздражать их с похвальной
уверенностью; благодаря этому мы избежали клейма. Отец был на редкость
добродушным человеком и про себя, видимо, от души забавлялся этой игрой
природы.
Вскоре после того, как мы приехали в Калифорнию и поселились в Сан-Хосе
(где единственной ожидавшей нас удачей была встреча с таким добрым другом,
каким стали для нас вы), наша семья, как вам известно, распалась из-за
кончины в одну и ту же неделю обоих моих родителей. Отец мой перед смертью
разорился, и дом наш пошел в уплату его долгов. Сестры вернулись к нашим
родственникам на Востоке, а Джон и я (нам тогда было по двадцать два года),
благодаря вашему участию, получили работу в Сан-Франциско, в разных концах
города. Обстоятельства не позволили нам поселиться вместе, и мы виделись
редко, порой не чаще раза в неделю. Так как у нас было немного общих знакомых,
о нашем поразительном сходстве мало кто знал. Теперь я вплотную подхожу
к ответу на ваш вопрос.
Как-то вечером, вскоре после того, как мы поселились в этом городе, я
проходил по Маркет-стрит. Вдруг какой-то хорошо одетый человек средних
лет остановил меня и, сердечно поприветствовав, сказал:
- Стивенс, мне, разумеется, известно, что вы редко бываете в обществе,
но я рассказывал о вас жене, и она была бы рада видеть вас в нашем доме.
Кроме того, у меня есть основания полагать, что мои девочки стоят того,
чтобы с ними познакомиться. Вы могли бы прийти, скажем, завтра в шесть
и пообедать с нами, в семейном кругу; а потом, если мои дамы не смогут
вас занять, я с удовольствием сыграл бы с вами партию-другую в бильярд.
Это было сказано с такой добродушной улыбкой и так обаятельно, что у меня
не хватило духу отказаться, и, хотя я никогда в жизни не видел этого человека,
я тотчас ответил:
- Вы очень любезны, сэр, и я с благодарностью принимаю приглашение. Прошу
вас, засвидетельствуйте мое почтение миссис Маргован и передайте, что
я обязательно буду.
Пожав мне руку и попрощавшись в приятных выражениях, человек пошел дальше.
Было очевидно, что он принял меня за моего брата. К подобным ошибкам я
привык и обычно не пытался рассеять заблуждение, если дело не представлялось
важным. Но откуда я знал, что фамилия этого человека Маргован? Эта фамилия
определенно не из тех, что могут прийти в голову, когда пытаешься угадать
имя незнакомого человека. Что же касается меня, то и эта фамилия, и этот
человек были мне одинаково незнакомы.
На следующее утро я поспешил к месту работы моего брата и застал его выходящим
из конторы со счетами, по которым ему предстояло получить. Я рассказал
ему, каким образом я связал его словом, и прибавил, что если приглашение
его не интересует, то я с большим удовольствием продолжу эту игру.
- Странно,- задумчиво сказал брат.- Маргован - единственный человек в
конторе, которого я хорошо знаю и который мне нравится. Сегодня утром,
когда он пришел на работу и мы обменялись приветствиями, какой-то непонятный
импульс заставил меня спросить: "Простите, мистер Маргован, но я
забыл узнать у вас адрес". Адрес я получил, но до настоящего момента
ни за что в жизни не смог бы объяснить, зачем он мне нужен. Очень любезно
с твоей стороны, что ты готов расплачиваться за последствия своей нескромности,
но я с твоего разрешения, воспользуюсь приглашением сам.
Он обедал в этом доме еще несколько раз - на мой взгляд, слишком часто,
чтобы это пошло ему на пользу, хотя я в ни в коем случае не собираюсь
хулить качество этих обедов; дело в том, что он влюбился в мисс Маргован
и сделал ей предложение, которое было без особого восторга принято.
Через несколько недель, после того как меня оповестили о помолвке, но
еще до того, как я мог, не нарушая приличий, познакомиться с молодой женщиной
и ее семьей, однажды на Кирни-стрит я встретил красивого, но несколько
потрепанного мужчину. Что-то заставило пойти меня за ним следом и понаблюдать,
и я сделал это без малейшего угрызения совести. Он свернул на Гиэри-стрит
и дошел до Юнион-сквер. Тут он посмотрел на часы и вошел в сквер. Некоторое
время он бродил по дорожкам, очевидно кого-то поджидая. Вскоре к нему
присоединилась элегантно одетая красивая молодая женщина, и они вместе
пошли по Стоктон-стрит; я последовал за ними. Теперь я чувствовал необходимость
крайней осторожности, ибо, хотя девушка была мне совершенно незнакома,
мне казалось, что она узнала бы меня с первого взгляда. Они несколько
раз сворачивали с одной улицы на другую и наконец, поспешно осмотревшись
по сторонам и чуть было не заметив меня (я успел спрятаться в каком-то
подъезде), вошли в дом, адрес которого я предпочел бы не называть. Расположение
этого дома было лучше, чем его репутация.
Поверьте, что мои действия, когда я стал следить за этими незнакомыми
мне людьми, не преследовали никакой определенной цели. А стыжусь я этого
или нет - зависит от того, что я думаю о человеке, которому об этом рассказываю.
Частично отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что я излагаю здесь этот
рассказ, ничуть не колеблясь и ничего не стыдясь.
Неделей позже Джон повез меня к своему будущему тестю, и в мисс Маргован,
как вы уже догадались, я с величайшим изумлением узнал героиню этого предосудительного
приключения. Справедливости ради я должен признать, что если приключение
и было предосудительным, то героиня его была изумительно красивой женщиной.
Это обстоятельство, однако, было знаменательным только в одном отношении:
ее красота настолько поразила меня, что я начал было сомневаться в ее
тождестве с той молодой женщиной, которую я тогда видел. Как могло случиться,
что дивная прелесть ее лица не произвела тогда на меня никакого впечатления?
Но нет, ошибки здесь быть не могло; вся разница заключалась в костюме,
освещении и окружающей обстановке.
Джон и я провели вечер в этом доме, не теряя хорошего настроения (несомненно,
в силу нашего многолетнего опыта), несмотря на все милые шуточки, естественной
пищей которым служило наше сходство. Когда я на несколько минут остался,
наедине с молодой леди, я посмотрел ей в лицо и сказал с внезапной серьезностью:
- У вас, мисс Маргован, тоже есть двойник: я видел ее в прошлый вторник
на Юнион-сквер.
На секунду ее большие серые глаза остановились на моем лице, но ее взгляд
оказался несколько менее твердым, чем мой; она отвела его и стала пристально
рассматривать кончик туфли. Потом она спросила с безразличием, которое
показалось мне чуточку наигранным:
- И что же, она была очень похожа на меня?
- Настолько похожа,- сказал я,- что я залюбовался ею, и, не в силах потерять
ее из виду, я, признаюсь, шел следом за ней до... Мисс Маргован, вы уверены,
что понимаете, о чем идет речь?
Она побледнела, но осталась по-прежнему спокойной. Ее глаза снова встретились
с моими, и на этот раз она не отвела взгляда.
- Что же вам угодно?- спросила она.- Не пугайтесь, назовите ваши условия.
Я их принимаю.
За то короткое время, которое отведено было мне на размышление, мне стало
ясно, что эта девушка требует особого подхода и что обычные нравоучения
здесь излишни.
- Мисс Маргован,- начал я, и в моем голосе, без сомнения, в какой-то степени
отразилось то сочувствие, которое было у меня в сердце.- Я убежден, что
вы стали жертвой жестокого принуждения. Я бы предпочел не подвергать вас
новым неприятностям, а помочь вам вернуть вашу свободу.
Она печально и безнадежно покачала головой, а я, волнуясь, продолжал:
- Я тронут вашей красотой. Вы обезоружили меня своей откровенностью и
своим горем. Если вы вольны поступать, как подсказывает ваша совесть,
то вы, я уверен, поступите наилучшим образом. Если же нет - тогда да смилуется
над нами небо! Меня вам нечего опасаться: я буду противиться этому браку
по другим мотивам, которые мне удастся изобрести.
Это не были мои точные слова, но таков был смысл сказанного мной под влиянием
внезапно охвативших меня противоречивых чувств. Я встал и покинул ее,
больше на нее не взглянув. В дверях я встретил остальных и сказал со всем
спокойствием, на которое был способен:
- Я простился с мисс Маргован; я не думал, что уже так поздно. Джон решил
идти со мной. На улице он спросил, не заметил ли я чего-нибудь странного
в поведении Джулии.
- Мне показалось, что она нездорова,- ответил я.- Я поэтому и ушел.
Больше на эту тему ничего сказано не было.
На другой день я вернулся домой поздно вечером. События минувшего дня
взволновали меня; я чувствовал себя больным. Пытаясь освежиться и вернуть
себе ясность мысли, я предпринял прогулку, но меня неотступно преследовало
ужасное предчувствие какого-то несчастья, предчувствие, в котором я не
отдавал себе отчета. Ночь выдалась холодная и туманная; моя одежда и волосы
стали влажными; я весь дрожал от озноба. Переодевшись в халат и домашние
туфли и сидя перед пылающим камином, я чувствовал себя еще более неуютно.
Теперь я уже не просто дрожал: меня трясло как в лихорадке. Ужас перед
каким-то надвигающимся несчастьем так сильно сковал меня и настолько лишил
сил, что я пытался прогнать его, вызвав в своей памяти реальное горе;
я надеялся развеять мысли о будущем несчастье, заменив их причиняющими
боль воспоминаниями прошлого. Я стал думать о смерти родителей, стараясь
сосредоточиться на последних сценах, разыгравшихся у их смертного одра
и могилы. Все это мне казалось таким неопределенным и нереальным, будто
случилось много веков тому назад и касалось кого-то другого. Внезапно,
нарушив ход моих мыслей и - не могу найти другого сравнения - разрезав
их, как режет сталь туго натянутую веревку, раздался ужасный крик, будто
кричал человек в предсмертной агонии! Я узнал голос брата; казалось, он
кричал на улице, прямо у меня под окном. Одним прыжком я очутился у окна
и распахнул его. Уличный фонарь на противоположной стороне бросал свой
тусклый, мертвенный свет на мокрый асфальт и фасады домов. Одинокий полисмен,
подняв воротник, стоял, прислонившись к воротам, и спокойно курил сигару.
Больше никого не было видно. Я закрыл окно и опустил штору, снова уселся
перед камином и попытался сосредоточить мысли на окружавших меня предметах.
Чтобы облегчить себе задачу, я решил совершить какое-нибудь привычное
действие и посмотрел на часы. Они показывали половину двенадцатого. И
снова я услышал этот ужасный крик! На этот раз, казалось, он раздался
в комнате, где-то рядом со мной. Ужас на несколько мгновений лишил меня
способности двигаться. Я опомнился через несколько минут - не помню, что
я делал до этого, - на незнакомой улице, по которой я спешил изо всех
сил. Я не знал, где я и куда иду, но вот я взбежал по ступеням в дом,
перед которым стояло несколько карет. В окнах мелькали огни; до меня доносился
приглушенный шум голосов. Это был дом, в котором жил мистер Маргован.
Вам, дорогой друг, известно, что там произошло. В одной комнате лежала
бездыханная Джулия Маргован, несколько часов назад принявшая яд, а в другой
- Джон Стивенс, истекающий кровью от огнестрельной раны в груди, которую
он сам себе нанес. Когда я ворвался в комнату и, оттолкнув врачей, положил
ему руку на лоб, он открыл глаза, посмотрел невидящим взглядом, медленно
закрыл их и умер.
Я пришел в себя только через полтора месяца после случившегося. Жизнь
вернулась ко мне в вашем чудесном доме, благодаря заботам вашей милой
жены. Все это вы уже знаете, и мне осталось рассказать вам лишь об одном
обстоятельстве, хотя оно и не имеет отношения к предмету ваших психологических
исследований, вернее, к той их области, в которой вы, с присущей вам деликатностью
и вниманием, просили меня оказать вам посильную помощь.
Однажды лунной ночью (это произошло через несколько лет после разыгравшейся
трагедии) я проходил по Юнион-сквер. Час был поздний, и вокруг никого
не было. Как только я приблизился к месту, где некогда я был свидетелем
злополучной встречи, мои мысли, естественно, обратились к некоторым событиям
прошлого, и, повинуясь тому безотчетному чувству, которое заставляет нас
подолгу задерживаться на мыслях, причиняющих нам особенно сильную боль,
я уселся на скамью и погрузился в них. Какой-то человек вошел в сквер
и направился по дорожке в мою сторону. Он шел, держа руки за спиной и
наклонив голову; казалось, он ничего вокруг не замечал. Когда он приблизился
к тому затененному месту, где я сидел, я узнал в нем человека, встречу
которого с Джулией Маргован я наблюдал здесь много лет назад. Но он ужасно
изменился: поседел, был оборванным и изможденным. Все в нем говорило о
беспорядочной жизни и пороках; не менее очевидны были и признаки болезни.
Его одежда была неряшлива; волосы падали ему на лоб в странном и в то
же время живописном беспорядке. Казалось, его место было не на свободе,
а скорее в заключении, - например, в больнице.
Без какой либо определенной цели я поднялся и преградил ему дорогу. Он
поднял голову и посмотрел на меня. Я не нахожу слов, чтобы описать то
страшное выражение, которое появилось на его лице. Это было выражение
непередаваемого ужаса: он думал, что встретился с глазу на глаз с привидением.
Но он был смелым человеком. "Будь ты проклят, Джон Стивенс!"
- воскликнул он и, подняв дрожащую руку, хотел нанести мне удар кулаком
в лицо, он упал ничком на гравий дорожки. Я повернулся и ушел.
Кто-то нашел его там; он был мертв. О нем ничего не известно, не знают
даже его имени. Но знать, что человек мертв уже достаточно.
|
